Старт в науке
Научный журнал для школьников ISSN 2542-0186
О журнале Выпуски Правила Олимпиады Учительская Поиск Личный портфель

1
1

Есть книги, которые сразу становятся своими. Для меня такой книгой стала «Самая легкая лодка в мире» Юрия Коваля.

Повесть-сказка «Самая лёгкая лодка в мире» Ю. Коваля удивительно яркая. В предисловии к книге Арсений Тарковский напишет: «Самая легкая лодка в мире» – вещь необычного жанра. В ней есть мечта, в ней есть сказка. Мечта о сказке, которая живет в нас с детства, никогда не умирает» (курсив здесь и др. наш) [1].

Мне кажется, что, если убрать мечту из содержания повести, её текст просто разрушится. Мечта – это опора и суть.

Мотив мечты появляется в первой же строке повести: «С детства я мечтал иметь тельняшку и зуб золотой. – Пишет автор от лица главного героя, – Хотелось идти по улице, открывать иногда рот, чтоб зуб блестел, чтоб прохожие видели, что на мне тельняшка, и думали: «Это морской волк». Статус «морской волк» (бывалый моряк) – это для рассказчика воплощение мечты. Феномен слова «тельняшка» – это проявление в реальном мире внутреннего потенциала, который заложен в душе рассказчика. Для главного героя «иметь тельняшку» – это означает не только желание выделиться в толпе сухопутных московских жителей, но и сделать шаг на пути к мечте. Автор усиливает звучание мотива, уделяя внимание тому факту, что у героя сначала появляется кусочек от тельняшки («треугольный кусок, который я пришил к майке так, чтоб он светил через вырез воротника»), а к моменту появления лодки рассказчик, по его словам, донашивал уже вторую тельняшку, как подтверждение верности собственной мечте.

Мотив тоски по морю в первой части повествования появляется как недопроявленность мечты героя: «Как волк, – пишет автор, – я должен был бороздить океаны, а вместо этого плавал по городу на трамвае, нырял в метро». Мотив плавания героя среди городских улиц – выражение его индивидуальности, а не только детская фантазия: «Порывы ветра касались моего лица, я чувствовал запах водорослей и соли. Море было всюду, но главное – оно было в небе, и ни дома, ни деревья не могли закрыть его простора и глубины». Мотив «моря-неба» наделяет мечту о море качествами не просто желаемого, а именно значительного, сокровенного (чего-то сродни кладу или пиратским сокровищам).

Несоответствие мира реального и мира идеального (мира мечты) рождает в повести мотив легкой грусти: «Шли годы, и все меньше моря оставалось для меня в небе. Никаких водорослей, никакой соли не находил я ни в Дровяном переулке, ни в Зонточном».

Мотив грусти рождает желание что-то изменить и приводит главного героя к необходимости действия и поиска пути к мечте: «Мало приходилось мне мореходствовать. – пишет автор от лица героя (но ведь нашёл возможность «мореходствовать», замечаю я, и значит, ещё один шаг к мечте сделан!) – Как-то две недели проболтался в Финском заливе на посудине, которая называется «сетеподъемник», обошел Ладожское озеро на барже под названием «Луза»; «Выход к морю, – бормотал я про себя, гуляя по Яузе, – мне нужен выход к морю. Мне просто-напросто негде держать корабль».

Каждый следующий шаг героя к воплощению мечты – это, на первый взгляд, всегда случайность, неожиданность. Но неожиданности в художественном мире повести Юрия Коваля происходят с завидной повторяемостью. Так и появление образа корабля (и это в городской среде обитания), который затем в разговоре героя с его другом художником Орловым трансформируется в лодку (и не просто в лодку, а «самую лёгкую в мире»), непростой выбор имени для лодки, а затем совершенно фантастические поиски в заснеженной Москве бамбука (самого лёгкого материала для лодки), а главное – его находка – всё это неслучайная череда случайностей, более похожих на закономерность. Ведь, когда движешься к мечте, кажется, всё в мире начинает двигаться вместе с тобой и такое, на первый взгляд, далёкое «небо-море» приобретает вполне реальные черты.

Любопытно было отметить, что на протяжении всего повествования два мотива – мотив легкой грусти, тоски и мотив безотчётной переполняющей радости, воодушевления, – соперничая друг с другом, неизменно сопровождают героя (в зависимости от того, насколько близок герой к мечте). Например, преодолев искушение отказаться от бамбука для постройки лодки, а вместо этого пить чай в тепле, да ещё получить граммофон в придачу, герой замечает: «Я замерз, но веселился про себя, мне казалось смешно – ночью, в метель, идти по Москве за бамбуком». А когда лодка обрела форму и имя, автор от лица героя пишет: «… счастье и гордость распирали меня. Восторг торчал из меня, как букет из кувшина». Финал повести автор оставил открытым. И какое настроение будет доминировать, этот вопрос предстоит решать читателю.

Преданность героя мечте, следование за ней несмотря ни на что похоже на рыцарское служение. И если герой, преодолевая сомнения, остаётся верен выбранному им пути, появляются возможности и подсказки, как воплотить мечту в жизнь. Так, случайно увидев статью в журнале, герой находит писателя-путешественника, который так же по воле случая знает мастера в Кашире, способного создать самую лёгкую лодку из бамбука.

И можете мне поверить, рождение лодки в повести Коваля – это отдельное повествовательное событие, в процессе которого она, как человек, обретёт не только имя («У самой легкой лодки в мире должно быть и название самое легкое в мире»), вполне конкретный внешний образ, но и вместе с тем возможность мыслить, чувствовать и даже направлять героя на его пути к мечте в мире неизведанном и таинственном.

Так, например, по счастливой случайности познакомившись с писателем-путешественником, рассказчик размышляет: «Я шел по улице, с некоторой гордостью поглядывая на прохожих. Они-то спешили кто в булочную, кто в химчистку, а я к писателю поговорить о лодках. Да, самая легкая лодка в мире, еще даже и не построенная, уже приводила меня в удивительные бухты и заливы»).

Рождение лодки «Одуванчик» Юрий Коваль описывает, как рождение человека. Душа лодки в образе мечты всегда сопровождала героя. Затем появился её каркас из бамбуковых палочек – «В каркасе лодки видна была скорость, как в стреле, которая еще не выпущена на волю» – и необходимое для жизни лодки облачение:

«Поглядев на мешок, принесенный Мастером, я понял, что в нем оболочка лодки, ее платье.

– Одевайте ее поскорее, – твердо предложил я.

Мне казалось, лодка слишком уж обнажена, мне было неловко за нее и немного стыдно.

Мастер вынул из мешка серебристую ткань, быстро и ловко натянул ее на каркас, отчего нос лодки приподнялся. На корме он стянул ткань, зашнуровал черною шнуровкой», – пишет автор.

И, наконец, перед читателем предстаёт законченный образ, окутанный любовью своего обладателя: «Я глядел на свою лодку – самую первую в жизни и самую легкую в мире, – и сердце мое плыло и качалось. Тонкая, изогнутая, остроголовая и длиннохвостая, в серебристом платье, она лежала поперек комнаты на помертвевшем ковре и, как стрелка компаса, рассекала комнату пополам, прорезала стены, чтоб вылететь из Каширы к берегу, к ветру, к воде...»

Придумывание имени для лодки. Как вы лодку назовёте, так она и поплывёт. (Как бы усиливая значимость события, выбору имени для лодки в повести автор отвёл целых три главы!) Придумывание имени в повести Юрия Коваля – это не просто поиск наименования для лодки, это выбор судьбы. А судьба у рассказчика и самой лёгкой лодки в мире одна на двоих. Поэтому она терпеливо ждёт плавания и стоически переносит все уготованные ей превратности земной жизни: «И потолок был невыносим – покрытый водорослями, желтыми медузами. Нет уж, пусть лодка не видит этого потолка, пусть лежит под кроватью, тем более что кровать – единственный, кроме «шаризма», предмет в комнате, принадлежащий мне, а значит, и ей. Эту кровать-раскладушку я купил, когда въезжал к Петровичу. Лодка, раскладушка и я были теперь одной семьей и должны были уж как-то поддерживать друг друга», – размышляет герой, привезя лодку на квартиру. И лодка смиренно лежит под кроватью, а затем покорно плывёт в мутных водах весенней Яузы, доверяя герою и надеясь на скорое большое плавание.

Я решила, что эпизод выбора имени нужно рассмотреть более подробно как пример очеловечивания неодушевленного (с точки зрения простого читателя) предмета:

«– Я придумал, – сказал я. – Лодка называется «Одуванчик».

И тут холодный пот прошиб меня.

«Глупо, глупо! – думал я. – Слишком нежно, слишком красиво!»

И все-таки в этом что-то есть.

Трудно из миллионов слов выбрать одно-единственное, а если выбрал – держись!

– Лодка называется «Одуванчик», – повторил я и окончательно понял, что лодка – моя и это наше с нею дело, как мы назовем друг друга.

А чего такого плохого в слове «одуванчик»? Одуванчик – самое простое, что есть на земле. В небе – воробей, в реке – пескарь, на лугу – одуванчик.

Есть люди, которые одуванчиков не замечают, не ставят их в букеты, не вьют венков. А я, признаться, люблю одуванчики. Их можно рвать сколько угодно, и никто не заругает. А можно сунуть в рот горький стебель и быстро проболтать: «Колдуй, баба, колдуй, дед. заколдованный билет!» – и стебель одуванчика заколдуется, завьется завитушками, как хвост тетерева косача.

В одуванчике есть воздух – ооооооооооооооо... В нем слышно дует ветер – ДУУУУУУУУУУУУУУ» – в нем кричит лягушка – вввааааааааааа... А потом пора уж и тормозить-ннннннннннн... И как ножиком отрезать в самом конце – чик. И это веселое «чик» особенно подходит к моей лодке, самой легкой в мире.

Одуванчик похож на человека. Голова-то круглая. Не пойму, почему только старых людей называют «божьи одуванчики».

По-моему, мы одуванчики с самого начала, а к старости становимся «божьими».

Я глянул на лодку, самую легкую в мире, – довольна ли она своим именем?

Серебряная, остроголовая, с черною шнуровкой на корме – так не похожа была она на одуванчик, но я видел, что она довольна мною» [1].

Мои читатели, вы тоже заметили, что заключительные слова эпизода наглядно демонстрирует живое участие лодки в событиях. Она одушевлена автором (и уже как преданный друг, способна воодушевлять героя на поступки); обладает сильной привязанностью к мечтателю-рассказчику, а в дальнейшем и направляет героя, выбравшего не проторенную дорожку, а самостоятельный путь. Так, например, во второй части повествования о плавании в дождь Коваль пишет: «Перегруженные и робкие, мы были одни среди серых волн и каждую секунду могли остаться здесь навеки. «Одуванчик» понял, что мы перепугались, и старался как мог. Он перепрыгивал с волны на волну, уворачивался от самых опасных. Он был терпелив и покорен, как Конек-Горбунок. Заметив эту ловкость и терпение лодки, я поуспокоился, заработал веслом веселей. Вначале я думал, что это я ударами весла двигаю лодку. Но «Одуванчик» сам летел вперед, а я должен был только поддавать жару веслом, веселить свою лодку и аплодировать ей».

Заметьте, что в художественном мире Юрия Коваля герой всегда делает выбор, чтобы идти не проторенной дорожкой, а своим путём. Именно тогда я могу наблюдать рождение настоящего героя и обретение им заслуженной награды.

«Самая лёгкая лодка в мире» – повесть-сказка. И, следуя закону жанра, герою Юрия Коваля нужно пройти 3 испытания, иначе чуда не произойдёт. Выделив в тексте повести испытания героя, я дала им условные названия:

1. «Небо (море) или земля». Испытание обыденностью

2. «На что ты готов ради воплощения Мечты?». Испытание на верность мечте.

3. «Готов ли ты сам измениться». Путешествие героя в иной реальности и приобретение сверхспособностей.

Следуя за «мечтой» рассказчика я как-то интуитивно разделила художественное повествование на две части – до «рождения самой лёгкой лодки» и после «рождения» («воплощение мечты» и затем «путешествие в иную реальность вслед за мечтой»). И если первая часть повествания до того, как герои отправятся в путешествие с лодкой, ещё как-то похожа на реальность, то вторая часть – это настоящее фантастическое приключение, схожее с перемещением на другую планету.

Герои Юрия Коваля достойно преодолевают все испытания и получают право перехода в иную, мифологическую реальность. Самое необычное, что их почти не удивляет всё то сверхъестественное, что открывается им на пути к мечте.

Самая лёгкая лодка, родившись из мечты о «море-небе», как Афродита из морской пены, становится во второй, самой необычайной и непредсказуемой, части повествования полноправным героем, соучастником событий.

С того момента, как герои, решив отправиться на лодке к Багровому озеру (потому что «на нем никто не бывал уже лет двести», – объясняет рассказчик выбор пути), оказались в вагоне поезда, начинается череда событий, не имеющих логического объяснения, но определённо являющихся знаковыми в путешествии героя и его перерождения (или вернее сказать воплощения его внутренней сути). Начиная с предсказания старухи (не то колдуньи, не то сумасшедшей) необычайные события начинают множиться: «за один день слишком много набралось разной ерунды: Лысые и усатые, чарусеныши, бесы и покойники, Папашка трехголовый, крест на рачьем хвосте», – пишет автор. Затем старик с летающей головой, неведомо откуда взявшийся Орлов, летающая рука.

Нужно заметить, что автор, умышленно размывая границы реального и нереального мира во второй части повести, как бы играет с читателем, подбрасывая реалистическое объяснение всему из ряда вон выходящему. На слова ненормальной старухи в поезде Ю. Коваль замечает: «Кажется, я все понял. Старуха была «с приветом» и сейчас пыталась передать мне этот привет». А оценивая явление летающей головы и летающей руки, автор пишет: «надышались болотным газом». «В таких-то просторах – в озерах, болотах, лесах – любой голове захочется поболтаться свободно. И я пожалел, что моя бедная голова не может прокатиться колобком по этому миру. Уж она бы погуляла там и сям, а после как-нибудь приделалась обратно к бренному телу», – подытоживает впечатления рассказчик.

Ощущение путешествия как состояние перехода в иную реальность, отклонения от нормы, переживают сами герои повествования:

– Ты ничего не понимаешь, – сказал капитан, – все дело в том, что мы перешли границу.

– Какую?

– Нормальную границу. Границу нормальной жизни. Я думаю, что это случилось на Багровом озере, а мы и не заметили. Как только у деда Авери оторвалась голова, я сразу понял – мы в ненормальном мире» [1].

Нужно отметить, что во второй части повести лодка как действующее лицо повествования тоже проходит свой путь перевоплощения из «самой лёгкой лодки в Кашире» и «невесты под кроватью» в «самую лёгкую лодку в мире», может быть и «самую лёгкую лодку во вселенной». За время путешествия ей придётся делить с героями трудности и даже пережить коварное нападение Папашки и «ранение»: «Дружно и как-то особенно сильно и старательно мы ударили веслами, и в тот же миг лодка ткнулась носом во что-то твердое. Послышался странный звук, который я бы назвал «чпок», и сквозь оболочку лодки выскочил между бамбучин короткий и черный, острый и злой клык. И сразу же фонтаном брызнула в лодку вода».

О повести Юрия Коваля в статье библиографического словаря «Русские писатели» Минералова И.Г. пишет: «Путешествия и приключения происходят не только вовне, герои стремятся найти самый верный путь к мечте и к самим себе…» [2, С.226].

Далее я привожу фрагмент, демонстрирующий изменения героя к финалу повести, обретение героем себя и дома: «Я узнал эти звезды, внезапно открывшиеся мне,- Пояс Ориона. И, пробиваясь сквозь туман, светили в небесах и остальные звезды – и все созвездье Орион стояло надо мной, над озером, над пустым сердцем тумана. Я ничего не понимал. Сейчас, летом, даже глухою ночью никак не мог быть виден Орион, и все-таки он стоял надо мной и над моей лодкой. Не знаю отчего, но я всегда радуюсь и волнуюсь, когда увижу созвездье Орион. Мне кажется отчего-то, что созвездье это связано с моей жизнью. Как будто даже Орион – о, небесный охотник! – наблюдает за мной, хоть и маленьким, а живым, и я ни перед кем, а только перед ним отвечаю за все, что делаю на Земле, – за себя, за свою лодку, за плаванье в сердце тумана. Неподвижно сидел я в лодке, не шевелясь, стоял вокруг меня туман, и не шелохнулась волна под килем «Одуванчика» – только свет Ориона двигался к нам и достигал нас.

Как некоторые южные люди загорают на солнце, так и я подставил свое лицо под свет Ориона и чувствовал кожей прикосновение его лучей.

Они не были теплыми или холодными, они касались кожи почти незаметно и все-таки отпечатывались на лице. Не знаю, что изменилось на нем – светлела ли, темнела кожа, но я чувствовал, как проходят мои усталость и тревога, легче, яснее становится на душе. «Все не так уж плохо, – думал я. – Вот я даже доплыл до сердца тумана».

оставшись верным своей мечте, к финалу повести герой перерождается сам – обретает свою родину (если можно так сказать) и получает сверхчеловеческие способности (например, возможность видеть и говорить «краями»).

Финал остаётся открытым, а значит у каждого читателя, которому близки герои Юрия Коваля и видны очертания корабля в небе, всегда есть возможность отправиться в путешествие за своей мечтой.